МОНАСТЫРСКАЯ ТРАГЕДИЯ

(22 марта 1889 ГОДА)

В мае 1882 года распоряжением Государственного Совета всех политических преступников, окончивших каторжные работы в Забайкалье, надлежало отправлять в административную ссылку от 5 до 10 лет в Якутскую область.

Несколько ранее было опубликовано «Положение о полицейском надзоре», утвержденное Александром III и опубликованное 18 апреля 1882 года в «Правительственном вестнике».

Эти документа давали основание генерал – губернаторам право без суда и следствия в административном порядке отправлять в сибирскую ссылку лиц, только подозреваемых в революционной деятельности. «По своей отдаленности и условиям жизни ставила бы человека вне возможности быть опасным для общественного порядка» — таковы выводы упомянутого документа.

1886 год. «Департамент полиции, с благосклонного согласия Александра III, распорядились всех обвиняемых еврейского происхождения высылать в наиболее отдаленные местности Восточной Сибири, каковыми были признаны Колымский и Верхоянский улусы Якутской области, одновременно увеличив срок административной ссылки с 5 до 10 лет.

12 мая 1887 года из недр МВД вышла записка «Об изысканиях способов борьбы с политическими преступниками». Здесь указано, чтобы революционеров, высылаемых административно на срок в десять лет и больше, направлять только в Восточную Сибирь и на Сахалин, поселяя лишь в небольших городах, где нет средних учебных заведений, вдали от дорог и в местности с нерусским населением.

К началу 1889 года в Якутске скопилось несколько десятков политических ссыльных.

Часть из них предназначалась к поселению под надзор полиции в Верхоянск («Полюс холода»), другая часть в еще более далекий – Среднеколымск (рассказ Тана Богораза «Пропадинск»).

Суровая зима. Тысяча верст до Верхоянска, две с половиной тысячи – до Среднеколымска. Нужно  отметить, что до 1889 года Якутской областью управлял вице – губернатор Светлицкий Константин Николаевич (30 августа 1887 г. утвержден с произведением в генерал – майоры, время замещения должности 10.10.1885  — 31.05.1885) по своему характеру (опять же со слов ссыльных) человек либеральный, вникающий и понимающий сложности ссыльных, и поэтому условия передвижения их были достаточно сносными.

Отправляли по два человека, через 10-14 дней, чтобы не создавать заторов на почтовых станциях, которые стояли в 50-100 верстах одна от другой. Вес продуктов, одежды, посуды, книг, прочих вещей, которые везли ссыльные, не ограничивался; кроме «кормовых денег и суточных», полагавшихся на время пути. Время на дорогу – полтора месяца. До выезда выдавалось казенное пособие за два месяца. Бывали, однако, случаи, когда для спасения от голода приходилось есть вьючных животных и по два – два с половиной месяца сидеть на станции в ожидании дальнейшей отправки. Но такие случаи были достаточно редки. Механизм отправки политических ссыльных был хорошо изучен, осуществлялся опытными конвоирами и ямщиками, чрезвычайные происшествия не допускались.

В феврале 1889 года Светлицкого К.Н. сменил исполняющий обязанности губернатора Осташкин Павел Петрович (надворный советник, 23.08.1888 – 03.1894). По характеристике «сидельцев», карьерист, враждебно относящийся к политссыльным, а после покушения на Александра III принял решение несколько «подтянуть» революционеров, а фактически исполнить свои обязанности согласно существующему «Положению о полицейском надзоре» и соответствующим циркулярам МВД. Якутск «заполонили»  праздношатающиеся ссыльные, ждущие своей очереди отправки в отдаленные округа Якутской области.

Уже 16 марта 1889 года Осташкин П.П. установил «крайне стеснительные правила»: отправлять партии не из частных квартир, а как положено, из помещения тюрьмы, куда ссыльные должны были собраться перед отправкой.

Каждая партия должна была состоять из четверых ссыльных, сопровождаемых четырьмя конвоирами. Отправка через каждые семь дней. Вес всего багажа (продуктов, одежды, книги) 5 пудов (80 кг) на человека. Выдача казенных денег за два месяца вперед отменялась.

Всех политических ссыльных больше 30 человек. Большинство – молодежь от 20 до 30 лет. Были женщины с детьми. Многие принадлежали к разгромленной охранкой партии «Народная воля»: А.Л. Гаусман, А.Д. Болотина, М.Р. Гоц, С. Гуревич, Л.Г. Коган-Бернштейн и его жена, Роза Лев, Х. Поляков, И.С. Минор, К. Терешкович, Р.Ф. Франк, М. Фундаминский. Фактически все ссыльные высказали свое негодование новым условиями передвижения ссыльных. Встал вопрос – как противопоставить себя, по понятиям ссыльных, «правовому беспределу»?

Обычным местом сбора было помещение – небольшой деревянный дом, принадлежащий якуту Монастыреву по Большой улице Якутска. В этом доме снимали квартиры ссыльные Я. Ноткин и М. Соломонов. В дому была достаточно разнообразная и значительная библиотека. Книги, журналы, газеты – все пополнялось самими ссыльными.

В доме Монастырева собиралось иногда до 20-30 человек – велись беседы на самые различные темы, обсуждались новости. Здесь же обсуждались вопросы организации саботажа планируемой вице-губернатором акции – быстрого освобождения Якутска от политических ссыльных, не желающих выезжать к местам ссылки.

По заданию вице – губернатора в доме Монастырева был произведен обыск – найдено несколько изданий запрещенной литературы. Учитывая развивающиеся события, ссыльные разобрали все книги по своим домам. Из воспоминаний участников «монастыревской трагедии» достаточно бурно и долго обсуждался вопрос – в какой форме выразить протест. Ставились на голосование следующие варианты: побег; нападение на конвоиров, убийство и.о. вице – губернатора Осташкина П.П. После обсуждения приняли следующее решение – при отправке оказать полиции и казакам возможное сопротивление.

Наиболее реально мыслящие политссыльные, предложили вначале провести переговоры с и.о. губернатора Осташкиным П.П. Приняли решение направить Михаила Гоца. 19 марта Гоц пошел к губернатору, но порученную миссию выполнить не смог: губернатор отказался выполнять требования ссыльных, которые противоречили нормативными циркулярам. Одновременно Осташкин дал задание полиции библиотеку закрыть, сборища в доме Монастырева прекратить.

Исполняя приказание губернатора, полицмейстер Якутска Сухачев, войдя в дом Монастырева, передал ссыльным указание губернатора о закрытии библиотеки, потребовал выдать все книги, ранее разнесенные по домам. Политссыльные отдавать книги отказались и заявили, что вся библиотека поедет с ними до места ссылки в Верхоянск и Среднеколымск. Разговор, естественно, шел на повышенных тонах, больше всех «возвышал голос» Михаил Гоц, громче всех «разговаривал» с приставом Олесовым И. Минор. Полицией был составлен акт, его подписал только Ноткин в качестве хозяина (квартиранта) дома.

Тревожная ночь с 21-го на 22 марта. В воздухе пахло порохом и кровью. Губернатор области Осташкин организовал в помощь полиции солдат. В доме Монастырева собралось около 30 человек, среди них были даже женщины. Отступать никто не хотел.

В книге Модеста Кротова «Два вооруженных протеста якутских политических ссыльных», изданной в социалистические время, указано, что «опасность смерти никого не страшила, они были готовы умереть…» Считаю, что автор в данном случае «перегнул» — кто пожелает умереть от солдатской пули в 20-30 лет, в глухом северном городе. Для чего и для каждой цели? Чтобы увезти лишний десяток книг в Верхнеколымск? Или прославить таким образом себя и своих сотоварищей в борьбе «с царскими сатрапами»?

Наутро к дому подъехал полицейский пристав Олесов и предложил всем ссыльным немедленно из дома направиться в городское полицейское управление, где им будет оглашено решение губернатора. Никто с места не сдвинулся. Ловушка?! Олесову было заявлено: пусть полицмейстер приходит сюда и объявляет решение губернатора в доме Монастырева.

Менее чем через полчаса к дому явились полицмейстер Сухачев, начальник воинской команды Важев, подпоручик Карамзин и с ними 30 солдат: необходимо было выдворить всех политссыльных из дома и доставить в полицейское управление.

Закрытые ворота дома были выломаны, солдаты, вооруженные винтовками со штыками, проникли в дом. Подпоручик Карамзин решительно потребовал у политссыльных не нарушать общественный порядок и проследовать в полицейское управление. Пререкания, требования на возвышенных тонах – политссыльные заявили, что из дома никуда не пойдут. От Сухачева и Карамзина последовал приказ солдатам выводить политссыльных из дома по одному, по двое.

Никто не сдвинулся с места – все протестующие встали возле стены, огородили себя стульями. Видя это, солдаты начали использовать приклады винтовок, кое-кто и штыки, чтобы разбить непреступную человеческую стену. Один из ссыльных – Н. Зотов, забравшись на диван, открыл револьверный огонь в сторону солдат. Легко ранен подпоручик Карамзин. Для солдат применять винтовки по назначению приказа не поступало.

Солдаты сразу же отступили во двор дома, Карамзин произвел два предупредительных, не прицельных выстрела из своего револьвера и дал приказ солдатам оцепить дом. Уже по закрытому дому солдаты дали несколько предупредительных выстрелов (чтобы из дома никто не выходил).

О случившейся ситуации полицмейстер Сухачев немедленно доложил губернатору. Из дома выбежали жены двух «монастырцев» — М. Брамсона и А. Гаусмана,  также ссыльные П. Подбельский и И. Родионов. Возле дома собиралась толпа якутских жителей поглядеть на «бесплатный спектакль». Об опасности никто не думал. А солдаты были вооружены достаточно серьезным оружием.

Винтовка – Бердана-Горлова, 1870 г., калибр 10.75 мм, прицельная дальность 284 м, скорострельность 6-8 выстрелов в минуту, откидной затвор, общий вес 4.2 кг, при необходимости прикрепляется четырехгранный штык.                                                                                 

Для полиции и солдат сейчас самое главное было оградить жителей Якутска от шальных пуль, которые могли в них попасть в разгар перестрелки между солдатами и «монастырцами». Народ удалили на безопасное расстояние.

Что-то нужно было срочно предпринять. К дому в сопровождении Сухачева подъехал сам губернатор – Павел Петрович Осташкин. Без оружия, один, пошел на переговоры с засевшими в доме вооруженными людьми. Разговора не полГосучилось! В дверях дома выстрел Я. Ноткина – промах. Вторым из дома выскочил единственно русский среди «монастырцев» — Н. Зотов, также с пистолетом в руке. Два выстрела в безоружного губернатора: одна пуля попала в пуговицу шинели (рикошет), вторая пробила ватную прокладку шинели и слегка контузила Осташкина. Повезло.

Но терпение власти кончилось. Отдан приказ обстрелять дом из имеющегося оружия. За 8-10 минут в дом Монастырева было выпущено 750 пуль. Были убиты: Г. Шур, квартирант дома, Я. Ноткин, П. Муханов, С. Пик, возле дома был убит П. Подбельский.

По словам очевидцев, Подбельский уже закончил срок ссылки, ждал первого парохода для отъезда из Якутска и участия в протесте не принимал. Когда начался последний обстрел, жена Брамсона бросилась из дома к Осташкину с криками: «Вы убили моего мужа, убейте и меня!» и тут же упала без чувств на линии огня. Подбельский кинулся ее поднимать, но один из стрелков чуть ли не в упор (случайно?) попал Подбельскому в голову.

Оставшиеся в живых поняли бесцельность сопротивления, которое бы увеличило количество жертв. И среди «монастрыцев» раздались голоса: «Не стреляйте! Сдаемся!».

Стали подводить итоги. Ранены: О. Эстрович, Л.М. Коган-Бернштейн, М. Орлова, М. Фундаминский, С. Гуревич и др. Всего 9 человек увезли в больницу. Трупы убитых: П. Подбельского, С. Пика, П. Муханова, Г. Шура и Я. Ноткина сложили на дровни и отправили в анатомический покой.

Через полтора часа умерла Софья Гуревич, получившая штыковое ранение при стычке в доме (шестая жертва).

Среди сил правопорядка, кроме подпоручика Карамзина, было легко ранены солдаты Горловский и Палкин, и тяжело ранен городовой Хлебников, который вскоре умер.

В Министерстве внутренних дел направлена следующая телеграмма: «22 марта государственные ссыльные в числе 34 человек в Якутске оказали вооруженное сопротивление полиции: выстрелами револьвера полицейского  служителя тяжело ранили. Вызванная военная команда в перестрелке убито шесть ссыльных; выстрелами в меня пробило верхний форменный плащ, но, запутавшись в вате, только контузило правый бок живота. Следствие производится. И.д. губернатора Осташкин».

Всех из дома Монастырева сопроводили в тюрьму или арестантскую больницу. В их квартирах произвели обыски, результаты которых показали, что народовольцы проявляли интересы к классическому труду К. Маркса «Капитал», «Критике классической экономии» и др. марксисткой литературе.

События 22 марта, естественно, обеспокоили высшие круги Санкт–Петербурга. Когда о якутских событиях сообщили императору Александру III, то на представленном ему докладе собственноручно написал: «Необходимо примерно наказать и надеюсь, что подобные безобразия более не повторятся!». Это был сигнал к расследованию чрезвычайного происшествия.

3 апреля исполняющий обязанности министра внутренних дел Шебеко предложил Иркутскому генерал-губернатору предать всех арестованных военно-полевому суду, т.е. чтобы всех судили по законам военного времени. 14 апреля 1889 года Иркутский генерал-губернатор граф Игнатьев выделил особу: «Военно-следственную комиссию (она же судебная), которая должна была произвести следствие случившегося и осудить преступников.

Председателем назначили подполковника Савицкого (начальник дисциплинарного батальона). Члены суда – капитан Корсаков, подпоручик Ермаков, а аудитор (чиновник) по особым поручениям при Иркутском генерал-губернаторе Федоров. В его обязанности входил контроль над соблюдением законности.

До приезда в Якутск военно-следственной комиссии предварительное ведение дела поручили Якутскому судебному следователю Д.И. Меликову. Он, по словам ссыльных, следствие вел достаточно беспристрастно, импонировал заключенным.

На главный вопрос – кто стрелял в солдат, поручика Карамзина, и.о. губернатора Осташкина П.П., полицейского Хлебникова – от которых зависела жизнь нескольких человек, все политссыльные ответ давать отказались. Затем начались очные ставки с солдатами и полицейскими, каждый категорически заявил: «Нет, я не стрелял!».

21 мая в г. Якутск после вскрытия Лены прибыла комиссия из Иркутска. Савицкий поинтересовался, как охраняются заключенные. Приступили к следствию, при этом особое внимание уделялось показаниям следователей и солдат.

Предварительное следствие установило, что стреляли трое: Н. Зотов, А. Гаусман, А. Коган-Беренштейн. Их же посчитали главными зачинщиками саботажа и вооруженного сопротивления. В конце концов, Зотов признался, что на последних двоих указали при очных ставках свидетели. Между тем, некоторые из политссыльных дали показания, что А. Гаусман не только не стрелял, но и уговаривал своих товарищей не делать никаких «резкостей», что, собственно, ни следствием, ни судом не было воспринято.

А. Гаусман опознал свидетель – полицейский Винокуров. Обвинение военно-следственной комиссии потрясло всех «монастырцев». «Относительно бедного Гаусмана это особенно возмутительно, ведь против него показал всего лишь один явный лжесвидетель, который всем, не исключая даже начальства, казался очень подозрительным субъектом. Но в Азии и этого достаточно…» (Л. Коган-Беренштейн из посмертного письма).

Так были найдены 3 зачинщика. Среди преданных суду было 8 женщин и двое мужчин, не достигших совершеннолетия: Л. Берман и М. Эстрович. По существовавшим тогда законам они не были подсудны военно-полевому суду, но все равно предстали перед судом.

Суд длился с 6 июня по 13 июня 1889 года, т.е. прошел очень быстро, учитывая большое количество свидетелей и обвиняемых. Такая быстрота объяснялась тем, что все судебное следствие, при явном нарушении процессуальных норм, было упрощено до крайностей.

Суд даже не выдал подсудимым обвинительное заключение по уголовному делу, а лишь только выписки из дел, не были к суду допущены защитники и даже близкие родственники. Формальное отношение было во всем. Так, согласно апелляционной жалобе А. Гаусман, его эпизод рассматривался неполных 7 минут.

Суд признал подсудимых виновными «в вооруженном сопротивлении исполнению распоряжений начальства по предварительному между собой соглашению, с убийством при этом полицейского служителя Хлебникова, покушением на убийство исполняющего делами Осташкина П.П. и нанесением ран подпоручику Карамзину и рядовому Горловскому».

Три человека: Л.М. Коган-Беренштейн, Н.Л. Зотов, А.Л. Гуасман, были приговорены к лишению всех прав состояния и смертной казни через повешение, 14 человек – к ссылке на каторжные работы без срокам: 5 человек – каторжным работам на 15 лет; 4 человека – на 10 лет и два к лишению прав состояния и ссылка в отдаленнейшие места Якутской области.

Как пояснялось в докладе, представленном одновременно с приговором на конфирмацию командующему войсками Иркутского военного округа генерал-майору Веревкину «по предъявлении государственных ссыльных, взятых в доме Монастырева, в том числе раненых и убитых, подпоручик Карамзин, унтер-офицер Ризов, казак Цыпандин, Винокуров и др. признали Н. Зотова, Л. Коган-Беренштейна и А. Гаусмана за тех, которые при взятии их для вывоза из означенного дома, вскочив на диван первыми начали стрелять в солдат, хотевших отцепить некоторых из них, причем поручик Карамзин удостоверил, что после того видел Зотова стрелявшим с крыльца в уходившего исполняющего должность губернатора Осташкина П.П., после сделанного в него выстрела Ноткиным».

Приговор вступил в силу только после его конинформации командующим войсками Иркутского военного округа.

Осужденные требовали от суда, чтобы одновременно с приговором отправили и их апелляционные жалобы на явную беззаконность приговора, тенденциозное ведение следствие и суда и целый ряд допущенных военно-судебной комиссией процессуальных нарушений. Законность такого требования признавал и якутский прокурор Макаров. Савицкий отказался приобщить апелляционные жалобы, «монастырцам» пришлось отправить эти жалобы особым лицом, оплатив за свой счет проезд до Иркутска.

В последний раз все участники процесса собрались одной дружной семьей в камере Л. Коган-Бернштейна в годовщину дня рождения его маленького сына Мити, который также жил в тюрьме с отцом и матерью, Сарой Осиповной, присужденной к бессрочным каторжным работам.

Это было 3 августа 1889 года. И в этот же день, в 5 часов 30 минут вечера, из Иркутска прибыл курьер, доставивший два пакета с конфирмацией приговора. Один из них он вручил председателю суда подполковнику Савицкому, другой – исполняющему должность губернатора П.П. Осташкину. Тот и другой были вполне удовлетворены решением апелляционной инстанции.

Генерал – майор Веревкин утвердил все три смертных приговора; каторжные работы без срока оставил для четырех человек – М. Гоца, И. Минора, М. Орлова, и Ш. Гуревич; шесть человек приговаривались к 20 годам каторжных работ: М. Брагинский, М. Брамсон, С. Ратин, М. Уфлянд, М. Фундаминский и Ш. Эстерович; четыре женщины – С.О. Коган-Беренштейн, А. Болотина, П. Перли и В. Гоц (Гассох) – к каторжным работам на 15 лет; К. Терешкович – к каторжным работам на 10 лет; пять человек – к каторжным работам на 8-4 года, один – к 3 годам тюрьмы и трое – к лишению прав и ссылке. Всех осужденных было 27 человек.

На следующий день, 4 августа, полицмейстер Сухачев получил распоряжение губернатора привести в исполнение смертные приговоры. Утром, 5 августа, двери всех камер заперли, а смертников перевели на гауптвахту. В заднем дворе тюрьмы стали сооружать виселицы. 7 августа, за час до казни, в предсмертном письме к родным Н. Зотов писал: «3 часа ночи. На заднем дворе уже ставят при фонарях столбы. Нас запросто водят туда по нужде, и видим, как создаются наши виселицы: какая простота нравов!». По словам очевидцев, в последние часы жизни смертников разделяли их самые близкие и дорогие лица, верные товарищи по борьбе и подруги: невеста Н. Зотова Евгения Гуревич; жена Коган-Бернштейна Сара Осиповна; также жена А. Гаусмана и пятилетняя дочь. Товарищи писали в своих воспоминаниях: предсмертные прощальные письма приговоренных к смерти дышат бодростью, энергией и верой в торжество того дела, за которое они отдают свои жизни.

«Я умираю с верой в торжество истины!» (А. Гаусман).

«Я чувствую себя душевно бодро, светло даже, но и усталость зато чувствую страшную и физическую, и нервную. Я умираю очень и очень легко, со знанием правоты, с чувством силы в груди» (Н. Зотов).

А.Л. Коган-Беренштейн в письме к товарищам «по революционной борьбе» выражает уверенность в том, что они «доживут до этой счастливой минуты, когда освобожденная родина встретит своих верных, любящих и любимых детей с открытыми объятиями и вместе с ними отпразднуют великий праздник свободы!».

Казнь была проведена на рассвете 7 августа 1889 года (в 4 часа утра). Зная о сочувствии определенной части населения города Якутска к «монастырцам», власти допускали возможность демонстративных выступлений, неповиновений со стороны находившихся на свободе ссыльных. Чтобы предупредить их, полиция приняла ряд мер: запретила ссыльным въезд из улусов в город, в городской тюрьме усилили караулы, а по городу увеличили обходы полицейских и разъезды казаков. Все эти силы получили приказ бдительно наблюдать за общественным порядком, предупреждать любые противозаконные проявления горожан.

При казни присутствовал полицмейстер Сухачев, товарищ областного прокурора Карпович, и.о. смотрителя «тюремного замка» (здания тюрьмы) А. Николаев; представитель военно-судной комиссии капитан Корсаков, заведующий тюремной больницей Щавинский, священник тюремной церкви  Железнов; еврейский резник Левин. Их подписи фигурируют под протоколом о проведении в исполнение акта смертной казни.

По словам М. Брагинского и И. Минора, Коган-Бернштейна поднесли к виселице на кровати, т.к. ходить он не мог. Департамент полиции также получил сведения, что Коган-Бернштейн «находился в госпитале, и по отнятии у него мог был доставлен на место казни больной и повешен прямо в постели» — случай, почти неизвестный в истории казней.

Зрелище казни было столь тяжелым, что его спокойно могли созерцать лишь полицмейстер Сухачев и капитан Корсаков. У других очевидцев нервы не выдержали – священник Железнов и тюремный смотритель Николаев, относившийся ко всем «монастырцам» с сочувствием и симпатией, почувствовали себя так плохо, что были сами близки к обмороку (Минор И. Монастырская трагедия 1889 г. в г. Якутске. Былое. IX, 1906).

Казненных похоронили: Зотова – за тюремной оградой. Гаусмана и Коган-Беренштейна – на еврейском кладбище. Вскоре на могилу Гаусмана его жена возложила каменную плиту с высеченной надписью на славянском языке: «… Кто душу положил за други свои. Альберт Львович Гаусман, родился 13 августа 1859 года, умер 7 августа 1889 года, в 4 часа утра».

По поводу записи имел место запрос полиции в местную церковь о том, что «могут ли быть устраиваемы памятники на могилах лиц, казненных за преступления?». Представитель церкви ответил отрицательно – полиция эту надпись на камне стерла.

СУДЬБА ОСТАЛЬНЫХ ПОЛИТКАТОРЖАН

Как мы помним, первоначально к каторжным работам было приговорено 23 человека, после апелляции их стало 20. Якутскому губернскому начальству предстояло принять решение, где осужденные будут отбывать каторгу. Вспомнили о тюремном Вилюйском замке, который был построен в 1866 году специально для некоторых видных участников польского национально-освободительного восстания 1863 г.

В те времена некоторые жители Вилюйска помнили, что под номером «арестант №11» в этой тюрьме содержался один из руководителей восстания Иосафат Огрызко. Затем с 1872 года до конца августа 1883 года в этой же тюрьме на положении одиночного узника содержался Н.Г. Чернышевский.

После Чернышевского тюрьма пустовала. Она представляла собой довольно большое одноэтажное здание, имевшее 8 саженей в длину, 7 саженей в ширину и 2 сажени в высоту. Коридор делил его на две половины. В каждой из них было 3 камеры, с окнами, забранными железными решетками. У наружной входной двери, которая вела в здание, установлено бревенчатое крыльцо в три ступени, с небольшой дощатой площадкой; по обе стороны двери по одному окну, через которые освещался коридор. Все здание внутри беленое, лишь стены той камеры, которую занимал Н.Г. Чернышевский, были обтянуты ланкортом. Недалеко от основного корпуса стояли баня и кухня. Все эти строения занимал двор, размером 25 саженей на 19 саженей, огороженный палями с заостренными наверху концами бревен.

С заданной стороны, в сторону реки Вилюй, вели широкие ворота. Влево от тюрьмы, также окруженная забором, стояла казарма для конвойной команды. Теперь когда решили выслать «монастрыцев» в вилюйскую тюрьму, выяснилось, что ей угрожает опасность со стороны реки, т.к. песчаный ничем не укрепленный берег Вилюя быстро размывался водой, особенно во время весенних ледоходов.

Если в 1883 году, когда из Вилюйска увозили Н.Г. Чернышевского, острог стоял от Вилюя более чем на сто саженей, то в 1889 году от него отделяло расстояние всего 12 саженей.

Поскольку тюремное здание несколько лет пустовало и было запущено, то на его первоначальный ремонт выделили 400 рублей и одновременно стали выяснять, насколько необходим перенос острога в другое место, дальше от реки. В случае крайней нужды перенос решили осуществить в 1890 году, и на некоторое время каторжан предполагали разместить в специально построенных юртах.

Отправка «монастрыцев» в числе 20 человек из Якутска в Вилюйск для отбывания каторжных работ происходила 9,16, 23 и 30 декабря 1889 года; каждая партия состояла из 5 осужденных и из такого же числа конвоиров. К этому времени всех политических ссыльных Вилюйского округа перевели в улусы Якутского округа. Для несения при тюрьме наружного караула выделили казачью команду в составе 20 человек.

Внутренний надзор осуществляли поочередно три надзирателя. К заключенным они относились дружелюбно и даже, рискуя подвергнуться строгому наказанию, иногда брали от них письма и пересылали по назначению, не передавая на цензуру начальству, хотя это им строжайше запрещалось.

По воспоминаниям ссыльных, все они жили одной дружной семьей. Пища и деньги были общими. В личной собственности у каждого оставалась лишь одежда и обувь. Всем артельным хозяйством управлял выборный староста. Остальные поочередно выполняли несложные обязанности поваров, хлебопеков, уборщиков и самоварщиков. Дневной казенный паек состоял из двух фунтов ржаной муки, фунта мяса и некоторого количества приварка. По временам получали от родных посылки с консервами, сахаром, конфетами и т.д.

Тюремным смотрителем был добродушный старик Свешников. Официально все сношения с ним поддерживал староста, которому даже разрешалось выходить за тюремные стены. Свешников не вмешивался во внутренний распорядок тюрьмы, установленный самими заключенными, никого из них не притеснял и даже делал вид, будто не замечает, что заключенные ходят без железных кандалов, ношение которых для каторжан было обязательным. В большие праздники – День пасхи, Рождества – смотритель, одетый в парадную форму, поочередно обходил все камеры, пожимал каждому руку и поздравлял с праздником.

Вилюйский окружной исправник Антонович, умеренный либерал, также хорошо относился к «монастырцам» и позволял себе в отношениях с ними даже некоторые недопустимые для полицейского чиновника вольности. Дело доходило до того, что иногда он вступал с ними в споры на политические темы.

В результате таких порядков и доброжелательного отношения со стороны надзирателей, тюремного смотрителя и исправника, как вспоминает М. Брагинский, в отличие от других политических тюрем, вилюйская тюрьма вырисовывается какой-то сказочной «мирной идиллией», что не соответствовало намерениям властей, которые оно имело, соглашаясь на отправку «монастырцев» для отбывания каторжных работ в вилюйскую тюрьму.

И неудивительно, что при ее посещении Якутский губернатор в конце января – начале февраля 1890 года заключенные не заявляли никаких особенных претензий; они просили лишь улучшить пищу, освещать камеры по ночам и разрешения летом заниматься огородничеством.

Огород устроили за тюремной оградой. Для обработки почвы тюремная администрация приобрела соху и борону. На работу выходило по 3-4 человека, сопровождаемые конвоем. Никаким принудительным физическим трудом «вилюйчане» не занимались. Хозяйственное самообслуживание, поддержание чистоты и порядка в тюремном здании и во дворе было дело легким и не отнимало много времени. Оставалось  более чем достаточно свободных часов, и каждый желающий большую часть дня мог посвящать чтению книг и самообразованию.

Быстро создалась порядочная библиотека с хорошим выбором книг и периодической литературы. Большинство книг и журналов получали бесплатно от знакомых и даже незнакомых, от друзей и родных.

Лучшие, наиболее прогрессивные издательства того времени – Пантелеева, Панафидиной, Павленкова и редакции журналов: «Вестник Европы», «Русская старина», «Юридический вестник» и др. аккуратно присылали в вилюйскую тюрьму издаваемую ими литературу, что было еще одним проявлением симпатий к «монастырцам» передовой российской общественности.

Получая разнообразные журналы и ряд газет – «Русские ведомости», «Русскую мысль», популярную английскую газету «Таймс» и др. (даже администрация выписывала для тюрьмы ежемесячный иллюстрированный журнал «Воскресенье»), «вилюйчане» всегда имели представление о важнейших событиях, происходивших в России и за границей.

Пополняя свои знания чтением серьезных книг и журналов, систематически и настойчиво занимаясь самообразованием, «вилюйчане» изучали, кроме того, иностранные языки, достигая в этом деле солидных успехов. Увлечение языками было почти поголовным. Многие изучали по два языка, М. Гоц – три языка: французский, немецкий  и английский, а Фундаменский даже пять: кроме только что перечисленных, еще два – итальянский и испанский.

Иногда собираясь все вместе по вечерам, «монастырцы»  устраивали доклады и дискуссии на разные темы, преимущественно касающиеся вопросов политики, общественных отношений, практики революционной борьбы и др.

Революционные даты отмечали улучшением пищи, устройством танцев и пением. Издавали даже рукописный журнал «Вилюйский сборник», редактировавшийся М. Гоцем и Минором. Выпустили два номера с рядом серьезных статей: о рабочем движении, обзор внутренней жизни и др.

Большим праздником становился каждый приход почты. Это было всегда незаурядным событием. В день, когда она ожидалась, «иной из особенно нетерпеливых товарищей, с утра по лестнице, ведущей на чердак, взбирался на крышу тюрьмы, с напряженным вниманием всматриваясь в сторону, откуда должен был показаться почтовый караван. И как только он замечал появление верховых с переметными почтовыми сумками у седла, из уст его вырывался радостный крик: «Почта! Почта!».

В середине 1891 года до Иркутского генерал-губернатора дошли сведения, что «монастырцам» в Вилюйске живется слишком легко и, возможно, не соответственно «тяжести совершенного ими 22 марта 1889 года преступления – по условиям производимых ими работ, тюремной дисциплины и вообще содержания их в тюрьме». Запросили мнение губернатора, не признает ли он «полезным» перевести их в другое место. Исправник Антонович, перечислив работы, выполняемые заключенными, что все они ведут себя «безукоризненно во всех отношениях», высказался в том духе, что переводить их в другую тюрьму нет смысла.

Губернатор с этим не согласился. Как выясняется из всей переписки по данному вопросу, мысль о перемещении «вилюйчан» исходила из министерства внутренних дел. Переведя в Акатуевскую каторжную тюрьму Забайкальской области, оно надеялось поставить их в условия, «более соответственные тяжести совершенного ими преступления».

Из Вилюйска в Якутск каторжан перевезли за короткое время, с 12 марта по 10 апреля 1892 года, четырьмя партиями по 4 человека, а в пятой – два каторжанина. 28 мая пришел пароход «Витим», на котором вскоре отправили в Иркутск 16 «монастырцев» при 12 конвоирах. Хотя пришло распоряжение отправить каторжан – мужчин в оковах и с бритой головой, но по чьему-то недосмотру не выбрили половину головы, но некоторые ехали не в арестантской одежде, а в собственной.

В Акаутуевской каторжной тюрьме «монастырцы» проработали около трех лет, к тому времени их дело пересмотрели и всех перевели в разряд «житейцев» сроком на 20 лет, считая с августа 1889 года. В 1899 году оставшиеся в живых получили право выехать в Россию.

Рубрика «Вехи»

Статьи с газеты «Ваше право»

1. от 13-19 февраля 2014г. стр. 20
2. от 20-26 февраля 2014г. стр. 18-19

Юрий Припузов,

президент Адвокатской палаты РС(Я),

заслуженный юрист Республики Саха (Якутия).